«Интересно, – сказал наконец Каширин. И поднял глаза на Рудакова: – Умеешь, Евгений Германович, толковые головы вокруг себя собирать…»
В смежной комнате, раскляченный на лабораторном столе, трудился преобразователь. Он легко справлялся со своими обязанностями, поплёвывал на помехи – и весело пел на разные голоса.
Жуков добрался домой почти с тем же ощущением крыльев, что и в тот вечер, когда ему предстояло пережить угон «Москвича». Он даже слегка обеспокоился по этому поводу, подспудно ожидая какой-нибудь пакости от судьбы, однако на сей раз всё кончилось благополучно. Его не сбила машина, не ограбили зэки, сбежавшие из «Крестов». Он даже не простудился на невском ветру. А через несколько дней у него дома раздался телефонный звонок, явивший собой достойное завершение его эпопеи на Турбинном заводе.
– Валерий Александрович? – произнёс приятный незнакомый баритон. – Это вас из фирмы «Глория» беспокоят. Хотим предложить вам работу…
– «Глория»? – удивился доктор наук. – А откуда вы, если не секрет, про меня..?
– Так ведь земля кругленькая, – засмеялся баритон. – У всех знакомые, у тех ещё знакомые… Вы же не будете отрицать, что недавно на Турбинном нос кое-кому утёрли?
– Ну… – замялся Жуков. – А в чём ваша проблема? Ему несколько путано рассказали о локальной компьютерной сети, нуждавшейся в очень хорошей защите. Валерий Александрович прикинул масштабы работы и деликатно заикнулся о размерах оплаты. Баритон назвал цифры, заставившие Жукова нашарить ногой табурет и сесть на него.
– Я сначала подъехал бы, живьём посмотрел… – сказал он затем. – Вы где находитесь?
В трубке заразительно расхохотались. Потом укоризненно произнесли:
– Вы, Валерий Александрович, явно с приличными фирмами не работали. Вам, с вашей головой, себя ценить надо! Мы за вами с удовольствием машину пришлём. Когда вам удобнее?..
…На сей раз никакого запаха серы Валерий Александрович не ощутил. А зря…
От автомобиля, поставленного в проулочке у театра, до центральных дверей Дома прессы Благому нужно было пройти не больше сотни шагов. Но, едва заперев «Жигули», он натолкнулся на какого-то парня – тот стоял у стеклянных витрин, хотя рассматривать там было особенно нечего. Благой перехватил пристальный взгляд парня и почувствовал толчок, какой ощущают схватившие пулю. Борис Дмитриевич мгновенно вспотел, ослепительно остро осознав полную свою беззащитность и то, что в любой момент и с любой стороны мог последовать выстрел или удар… Такого с ним никогда ещё не бывало. Даже после памятной передачи про бандитского авторитета Плечо, когда ему угрожали по телефону…
Человек, почти на этом же месте назвавшийся Иваном Ивановичем, был прав: журналистов, как и адвокатов, убивают редко. Иначе какой-нибудь Минкин давно уже отправился бы на кладбище – с оркестром и траурными речами. В авторов опубликованных материалов стрелять глупо. И, главное, невыгодно. А вот если неопубликованных… если человек напал на след и собирает факты… Тут уж всё зависит от масштаба фактов. И масштаба людей, стоящих за фактами…
…Чуть дальше стояли мужчина и женщина. Когда Благой проходил мимо, пара деланно расхохоталась. Он твердо сказал себе, что не будет оглядываться. Но ощущение направленного в спину ствола оказалось слишком жутким, и он всё-таки оглянулся: пара смотрела ему вслед. Ещё шаг. Ещё… Почти против двери виднелся «Опель-кадет». Бритоголовый, сидевший внутри, угрюмо оторвался от журнала с эротическими картинками и, не скрываясь, с интересом проводил Бориса Дмитриевича взглядом…
«Так начинается открытая слежка, – подумал Благой. – Или скрытая дорога в психушку…»
Что хуже, он не знал. Наверное, второе.
У него на рабочем столе лежал коричневый блокнот в добротном кожаном переплёте. Этот блокнот он сам подарил Лёше Корнильеву чуть больше месяца назад. «Скорей всего, убийцу мы не найдём, – откровенно сказал ему руководитель следственной группы. – Но в том, что это заказное убийство, причем профессионально исполненное, сомнений лично у меня никаких…»
Благой с главным редактором в первый же день напрягли все свои связи, и в результате к расследованию подключились немалые силы. И территорию вокруг метро прочёсывали не случайные, наспех обученные после армии менты, а настоящие матёрые сыщики. Но, кроме показаний пожилой дежурной в метро, ничего не добыли. Дежурная вспомнила парня, вроде бы студента, который сошёл с эскалатора хромая и морщась, и потом некоторое время стоял у стены, растирал ногу. Она ещё подумала с сочувствием: «Вот некстати парня судорога прихватила!» Потом её внимание отвлекла девушка с сумкой, в которую никак не хотела залезать большая белая крыса… И всё. Больше никто ни на что не обратил внимания, не заметил, не вспомнил. Даже водители автобусов. Они наверняка видели на скамейке под навесом вроде бы спящего парня, когда раз за разом притормаживали у остановки, – но ни один сукин сын в том не сознался. На всякий случай. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю». И подавно никому ничего не скажу.
Девушку с крысой отыскали с помощью телевидения. Дали объявление, и она пришла на другой день вместе со своей питомицей, накрашенная и нарядная, – думала, что пригласили для участия в передаче. Когда выяснилось, что к чему, старательно наложенную косметику в момент смыли неудержимые слезы: «Я знала, знала, что он не пьяный, что ему плохо…» Из потока самобичеваний удалось выловить лишь кое-какие штрихи для клинической картины Лёшиной гибели. И – абсолютно ничего, что хоть как-то помогло бы расследованию…