Те же и Скунс – 2 - Страница 148

148

Голос был мужской, и это делало его особенно омерзительным и пугающим. Даша попробовала отделаться от него, зажать уши руками, благо они теперь у неё были свободны. Но слабенькое, судорожное движение привело лишь к тому, что она заново ощутила и жёсткий ледяной пол, и страдание тела, и смертельное отчаяние души.

– Не лежите там, двигайтесь! – продолжал настаивать голос. – Ползите ко мне! Ползите, я знаю, вы можете!

Голос был невнятный, пришёптывающий и срывался на кашель. Даша до скрипа стиснула зубы и заплакала. Что он знает? Что он вообще может знать?.. Она была согласна попробовать и, вероятно, в самом деле сдвинуться с места – только чтобы уползти подальше от ненавистного голоса. Некая часть её сознания трезво наблюдала со стороны, понимая, что ей дали лишь временную передышку и ужасу не будет предела, вернее, всё по-настоящему прекратится только с её, Даши, окончательной смертью. Так чего ради кто-то пытался её отвести от благословенного края, вернуть обратно туда, где ждало только продолжение муки…

– Ползите, ползите сюда! – хрипло приказывал голос. – Да шевелись же ты, чёрт тебя побери, замёрзнешь!..

Человек снова закашлялся, и кашель кончился стоном. Даша, лежавшая на боку, очень медленно подтянула колени к груди. С трудом напрягла правую руку, упираясь в пол локтем, и передвинула себя на несколько сантиметров вперёд. Все мышцы сопротивлялись движению, тело просило покоя… покоя…

– Ну, давай, давай, девочка, только не останавливайся, ползи! Ещё немножко! Давай!..

Время от времени Даше начинало казаться, будто она быстро и легко скользила вперёд, совсем как когда-то – школьницей в плавательном бассейне. Но потом ласковая вода превращалась в холодный ранящий пол, и она приходила в отчаяние, понимая, что движется еле-еле, ёрзая почти на одном месте. Ей почему-то необходимо было ползти, хотя она давно позабыла, куда и зачем…

Потом под её плечо проникла чужая ладонь. Приподняла и потащила с собой. Даша вскрикнула и забилась, потонув в бездне чёрного ужаса, но тут же ощутила под собой какие-то рваные тряпки, нагретые теплом человеческого тела, и скорчилась на них, уткнувшись затылком в нечто живое и покрытое, в отличие от её собственного тела, одеждой. Ладонь убралась с плеча, но скоро вернулась с подобием одеяла, очень и очень давно бывшего стёганой курткой. От куртки воняло всяческой мерзостью, но она ещё способна была согревать.

– Даша?.. – спросил вдруг мужчина. – Господи, Дашенька, как вы-то здесь оказались?..

Дашу вроде бы действительно звали именно так, но ответить не было сил. Она замученно сжалась в комок и опять поплыла в никуда сквозь багровые облака, унеся с собой смутное удивление: почему он произнёс это имя?.. И почему голос, на который она в конце концов поползла, с самого начала показался странно знакомым?.. Она уже ничего не слышала и не чувствовала прикосновений руки, гладившей её щёку и волосы. Впрочем, узнать Никиту Новикова было теперь, пожалуй, ещё труднее, чем её саму. Когда-то крепкий и плотный, он страшно осунулся и исхудал, так что тельняшка и старые джинсы, в которых он две недели назад вышел с мусорным ведёрком во двор, теперь висели мешком, в светлых волосах завелись белые нити, а зубов во рту осталась хорошо если половина. Все эти дни и ночи Никите смертельно хотелось добраться до своих мучителей и хоть кого-нибудь из них задушить, а теперь, если только возможно, хотелось того же самого ещё вдвое сильней, но он был беспомощен. Он даже не мог пустить в ход правую руку. Он почти не чувствовал её – от сломанного локтя до запястья, прихваченного наручниками к какой-то трубе.

Проверка на прочность

Ранняя электричка, заполненная невыспавшимися пассажирами, наконец-то одолела городские хитросплетения и замерла у вокзальной платформы. Люди устремились из вагонов, толкаясь и переругиваясь друг с другом. Большинство лиц в толпе были русскими, только из одного вагона вывалился целый табор галдящих цыганок (сплошь беременных либо с детьми на руках), а из самой последней двери, отстав от других пассажиров, вышел подросток-негр. Он был одет в затасканную куртку, из которой к тому же явно успел вырасти. Джинсы, давным-давно купленные в секонд-хэнде, тоже были ему коротковаты, но зато широки. Но он бросался в глаза не этим – мало ли у нас неухоженных пацанов! Человек с намётанным взглядом скорее обратил бы внимание на заторможенный, как у сомнамбулы, ритм движений чернокожего допризывника. Этот ритм не соответствовал ритму толпы на платформе, подросток торчал из неё, словно тонкий ствол дерева посреди реки, и толпа, как река, обтекала его. Подросток прошёл через зал ожидания и вышел на улицу, не вызвав ничьих подозрений.

Если человека с кавказской внешностью, будь то хоть сам воскресший академик Мамардашвили, стражи порядка готовы останавливать на каждом углу, то африканцам, по крайней мере в Петербурге, их служебное рвение пока не грозит. В результате ни одна живая душа не обратила внимания даже на то, что парнишка время от времени запускал руку под куртку и ощупывал нечто, гревшееся у тела. А между тем за пазухой у него ждал своего часа здоровенный эсэсовский тесак, подобранный недалеко от посёлка, на местах прежних боёв.

Пацан долго стоял на площади перед вокзалом. Он смотрел на гаишника, который время от времени останавливал проезжавшие иномарки, и словно примеривался к чему-то. Потом побрёл дальше по улицам…

С компанией Пениса он столкнулся нечаянно, когда миновало, не только утро, но и день, и наступили сумерки. Он вообще-то приехал в Питер не для того, чтобы заботиться о продолжении своей жизни, но желудку этого не объяснишь. Засмотревшись на едоков шавермы у ларька – есть-то хотелось зверски, а денег не было даже на обратный билет, – он наступил на ногу какому-то плюгавому парню с лицом стареющего мужика.

148